В общем. У меня был парень Дима. Первая любовь и все такое. Так вот. Пошли мы с ним зимой гулять. Ну как зимой – в марте. Но холодрыга стояла просто жуть, а я умудрилась осеннюю куртку надеть еще. И кроссовки. Ну ладно, любовь тогда грела, фиг с ним, не это главное. Дороги были очень плохие – оттепель была, а потом резко морозом прихватило. Вот и начался гололед. Идем мы, значит, по одной из улочек с неоживленным движением. Точнее он идет, а я качусь на своих кроссовках по льду и за него хватаюсь. Вдруг видим, бабушка посреди дороги. Ставит ногу на лед, переносит вес и обратно едет. И сумка у нее такая тяжелая была, а старушка сама сухонькая, маленькая, закутанная невесть во что – тоже холодно было, наверное, как и мне. Да вот любовь ее ничья уже не грела. Ну, мы прошли сначала мимо. Молча. Она нас окликнула, попросила помочь. И стукала все лед своей клюкой, пытаясь опору найти.

Подошли к ней. Она ухватилась за его руку, отдала мне свою огромную сумку… И пошли мы. Он вел ее, чуть ли не нес, честно. А я несла ее эту длинную ссохшуюся палку и авоську с продуктами. Она рассказала нам по пути, что пошла в магазин за продуктами. Сама. Ибо девка из службы опеки вчера не пришла, а у нее родственников нет, даже попросить некого. А мы шли и молчали. Потому что сказать нам нечего было.

Пришли к ее дому. Старая покосившаяся лачуга позапрошлого века, иначе не скажешь. Деревянный сруб, когда-то ладно сработанный. Но теперь дерево было потрескавшимся. Дверь, обитая ватином для тепла. Одной петли не было. Массивная такая дверь, хорошая. Висела на одной петле, только, а замок был почти символическим – от одного пинка развалится вся конструкция. Зашли. Дубак страшенный. Чуть ли не как на улице примерно в начале апреля. Печка с обвалившейся побелкой. Гора грязной посуды на столе. Рукомойник ранне-советского типа над ведром (водопровода не было).  Немытый пол, грязь по утрам. Шкафчик с одной дверкой на стене висел, там пара коробок. Могу предположить, что под чай и соль. А коробки из-под чая, жестяные такие, расписные. У бабушки тоже такие были, там еще музыкальный механизм, помню, был. В другой комнате была кровать и черно-белый телевизор «Чайка» с проводами-антенками. В углу стоят сундук, еще царского периода, сто процентов.

После краткого экскурса по дому, мы переглянулись и предложили помощь. Я посуду вымыла, он телевизор настроил. На единственный пойманный второй канал. Печку еще затопили, благо было детские годы, проведенные с прабабушкой в деревне. Теплее стало. Меня озноб перестал колотить. Она рассказывала нам про свою жизнь, про семью, про войну… А мне так стыдно было, представляешь, стыдно, за то что мы живем в семье, полной достатка, что такие низкие интересы, поиграть в пв, погулять, побеситься, посмеяться… Что я ничего полезного не делаю. Да и не знаю даже, как это, что это. Стыдно, что людям наплевать на все это, на бабушку с мизерной пенсией в древнем и холодном доме. Вот честно, такие мысли были у тогда еще пятнадцатилетней меня.

Мы пробыли там часа два. Ушли, когда совсем темно стало – уроки надо было делать, да и бабуся мне уже смску прислала, что пора бы закругляться. Вышли. До дома шли молча, перебрасываясь незначительными фразами. Снова бил озноб, ног я вообще не чуяла. А он грел мои холодные руки, и мы периодически смотрели друг на друга, будто узнали что-то такое, чего никто больше не знал. Общий секрет. Никому до тебя эту историю не рассказывала, да и не знаю, почему сейчас вспомнила именно это.  Я обещала себе, что вернусь и буду помогать той бабушке, но так и не пришла – страшно было. А потом забылось как-то. Теперь вот вспомнила. Все. Конечная. Поклон.